Все разнообразие лягушек и жаб питается мелкими животными, такими, как черви, муравьи и бабочки. Пищевое поведение лягушек и жаб всегда сходно: они прицеливаются к жертве, выбрасывают длинный липкий язык и затем молниеносно убирают его в рот вместе с прилипшей к нему жертвой. При этом поведение лягушек весьма эффективно. Как отмечает наблюдатель, лягушка всегда «выстреливает» языком точно в направлении жертвы.
С таким животным, как лягушка, можно проделать весьма поучительный эксперимент. Возьмем личинку лягушки – головастика и осторожной рукой хирурга надрежем край глаза так, чтобы не повредить зрительный нерв, а затем повернем глаз на 180 градусов; Предоставим прооперированному животному возможность завершить личинное развитие и, испытав метаморфоз, превратиться во взрослую лягушку. Теперь проделаем с ней эксперимент. Закроем лягушке «перевернутый» глаз и покажем ей червя. Последует «выстрел» языком, и лягушка попадет точно в цель. Повторим наш эксперимент, но на этот раз закроем лягушке нормальный глаз. Мы увидим, что лягушка «выстрелит» языком с отклонением от нужного направления ровно на 180 градусов, т.е. если жертва находится ниже лягушки прямо перед ней, то лягушка «выстрелит» языком вверх и назад. Сколько бы мы не повторяли испытание, лягушка всякий раз будет совершать одну и ту же ошибку: отклонение от направления на цель неизменно будет составлять 180 градусов, поэтому продолжать эксперимент не имеет смысла. Лягушка с перевернутым глазом никогда не изменит свой способ «стрельбы» языком с отклонением от истинного направления, равным углу, на который экспериментатор повернул глаз. Лягушка «выстреливает» языком так, как если бы тот участок сетчатки, на котором располагается изображение жертвы, находился в нормальном положении.
Этот эксперимент со всей наглядностью показывает, что для животного, в отличие от производящего эксперимент наблюдателя, не существует таких вещей, как «верх» и «низ», «спереди» и «сзади» по отношению к внешнему миру. Существует лишь внутренняя корреляция между местом, где сетчатая оболочка испытывает данное возмущение, и сокращениями мышц, приводящих в движение язык, рот, шею, а фактически – все тело лягушки.
У лягушки с перевернутым глазом, если поместить жертву спереди внизу, мы вызовем зрительное возмущение сверху и сзади, в той зоне сетчатой оболочки, которая обычно находится снизу и спереди. В нервной системе лягушки это вызывает сенсорномоноторную корреляцию между положением возмущенного участка сетчатки и движением языка, а не расчеты на карте мира, что казалось бы разумным с точки зрения наблюдателя.
Этот эксперимент, как и многие другие, выполненные с 1950-х годов, служит прямым подтверждением того, что функционирование нервной системы отражает ее связанность, или структуру связей, и что поведение определяется внутренними отношениями активности нервной системы. Позднее мы остановимся на этом подробнее, а теперь хотим обратить внимание читателя на размерность структурной пластичности, которую вносит в организм наличие нервной системы. Иначе говоря, мы покажем, что для каждого организма история его взаимодействий есть история структурных изменений, образующих конкретную историю преобразований начальной структуры, в которой нервная система принимает участие, расширяя множество возможных состояний.
Если новорожденного ягненка отнять на несколько часов от его матери, а затем вернуть его ей, то ягненок внешне будет развиваться нормально. Он будет расти, ходить, неотступно следовать за матерью. В поведении его не будет ничего странного до тех пор, пока мы не обратим внимание на его взаимодействие с другими ягнятами. Мы увидим, что все они любят бегать, играть, бодаться друг с другом, за исключением того ягненка, которого мы на несколько часов отняли у матери. Этот ягненок ничего такого делать не будет. Он не знает, как играть, и не учится играть. Он остается в одиночестве – сам по себе. Что случилось? Досконально ответить на этот вопрос мы пока не в состоянии, но из всего того, что было нами сказано до сих пор, мы уже знаем, что динамика состояний нервной системы зависит от ее структуры. Кроме того, мы знаем, что различие в поведении нашего ягненка и поведении других ягнят говорит о том, что вследствие временного отлучения от матери его нервная система стала отличаться от их нервной системы. Оказывается, что на протяжении нескольких первых часов после рождения мать непрерывно вылизывает все тело ягненка. Оторвав новорожденного от матери, мы вмешались в эти взаимодействия и во все, связанное с ними, в том числе в тактильную и визуальную стимуляцию, и, возможно, различного рода химические контакты. Наш эксперимент показывает, что эти взаимодействия имеют решающее значение для структурной трансформации нервной системы, что влечет за собой последствия, на первый взгляд весьма далекие от простого поведенческого акта – вылизывания.
Каждое живое существо появляется на свет из единственной специальной клетки, служащей отправным пунктом его развития, поэтому онтогенез каждого животного существа представляет собой непрерывный ряд структурных изменений. Этот процесс, который, с одной стороны, происходит без нарушения классовой принадлежности и структурного сопряжения между живой системой и окружающей средой с рождения системы до ее распада; с другой стороны, онтогенез следует определенным курсом, зависящим от последовательности структурных изменений, «запускаемых» взаимодействиями. Следовательно, все, что сказано выше о ягненке, не является исключением. Как и пример с лягушкой, этот случай представляется весьма очевидным потому, что мы имеем доступ к серии взаимодействий, которые можно было бы назвать «селекционерами», выбирающими определенную линию структурных изменений, которые в нашем случае привели к патологическому по сравнению с нормальным развитию.
Сказанное выше применимо и к людям, как видно из драматической истории двух индийских девочек, спасенных (или похищенных) в 1922 г. из волчьей семьи, в которой девочки жили на севере Индии. Девочки воспитывались в полной изоляции от контактов с людьми. Одной из девочек было восемь лет, другой пять. Младшая умерла вскоре после того, как ее нашли, а старшая прожила еще десять лет в обществе других сирот, с которыми она воспитывалась. Когда девочек обнаружили, они не умели ходить на двух ногах, а быстро передвигались на четвереньках. Разумеется, они не говорили, а их лица были лишены выражения. Ели девочки только сырое мясо и вели ночной образ жизни. Они отказывались вступать в контакт с людьми и предпочитали общество собак или волков. Когда девочек нашли, обе были в прекрасной физической форме и не обнаруживали никаких признаков умственной отсталости или недоедания. Отрыв от волчьей семьи вызвал у девочек глубокую депрессию и привел их на грань смерти.
Девочка, прожившая после этого еще десять лет, постепенно изменила пищевые привычки и циклы активности. Она научилась ходить на двух ногах, хотя в экстренных случаях опускалась на четвереньки и бежала по-волчьи. Хотя она и освоила несколько слов, но так и не научилась хорошо говорить. Семья английского миссионера, которая приглядывала за ней, и все, кому довелось знать ее близко, никогда не чувствовали, что она стала полностью человеком.
Этот случай (а он не единственный) свидетельствует о том, что хотя по своей генетической конституции, анатомии и физиологии найденные девочки были человеческими детенышами, им так и не удалось до конца вписаться в человеческий контекст. Поведение, которое миссионер и его семья пытались изменить, поскольку оно считалось неприемлемым в человеческой среде, было совершенно естественным, пока девочки воспитывались в волчьей стае. Маугли, мальчик из джунглей, рожденный фантазией Киплинга, никогда не мог бы существовать в реальности, поскольку у Киплинга он с первого момента, когда столкнулся с человеческой средой, знал, как говорить и как вести себя «по-человечески». Мы, живые люди во плоти, не являемся чужаками в мире, в котором живем и который, живя в нем, создаем..
Согласно наиболее распространенной и современной точке зрения на нервную систему, последняя представляет собой инструмент, посредством которого организм получает информацию из окружающей среды и использует ее для построения образа (репрезентации) мира, и на основе этого образа формирует адекватное поведение, позволяющее ему выжить. Такая точка зрения требует, чтобы окружающая среда оставляла в нервной системе свой характерный отпечаток и чтобы нервная система использовала этот отпечаток, строя свое поведение, примерно так, как мы, пользуясь картой, составляем схему маршрута.
Однако мы знаем, что нервная система как часть организма функционирует со структурной детерминированностью. Это означает, что структура окружающей среды не может определять те ли иные изменения нервной системы, а может только запускать их. Как наблюдатели мы имеем доступ и к нервной системе, и к структуре окружающей ее среды. Тем самым мы имеем возможность описать поведение организма так, как если бы оно возникало в результате оперирования его нервной системы с репрезентациями окружающей среды или как выражение некоторого ориентированного на достижение цели процесса. Но такие описания не отражают функционирования нервной системы как таковой. Они хороши только для коммуникации между нами как наблюдателями. Для научного объяснения такие описания неадекватны.
Поразмыслив над приведенными выше примерами, мы поймем, что во всех случаях мы склонны основывать наше описание происходящего на использовании в том или ином виде метафоры «получения информации» и образа окружающей среды внутри нас. Но из хода наших рассуждений следует, что использование метафоры такого типа противоречит всему, что мы знаем о живых существах. Мы сталкиваемся с труднопреодолимым препятствием, потому что единственной альтернативой точке зрения на нервную систему как систему, оперирующую с мысленными образами, кажется отрицание окружающей реальности. Действительно, если нервная система не оперирует (и не может оперировать) с образами окружающего мира, то что обусловливает необычайную функциональную эффективность человека и животных и их недюжинные способности к обучению и манипулированию окружающим? Если мы отрицаем объективность познаваемого мира, то разве мы не оказываемся в хаосе полнейшего произвола, ибо в таком случае возможно все?
Ситуация напоминает хождение по лезвию бритвы. С одной стороны – нас поджидает ловушка – мы не сможем понять феномен познания, если допустим существование информирующего нас мира объектов, поскольку сам механизм, делающий это «информирование» возможным, отсутствует. С другой стороны, нас подстерегает другая опасность – хаос и произвол необъективности, где все кажется возможным. Нам необходимо научиться выбирать среднюю дорогу – путь, проходящий прямо по лезвию бритвы.
В самом деле, мы не должны попадать в ловушку, уготовленную предположением о том, что нервная система оперирует образами мира. Это действительно ловушка, так как подобное предположение ослепляет нас, лишая возможности осознать, что нервная система все время функционирует как определенная, операционально замкнутая система. В этом мы убедимся в следующей главе.
Но мы должны избежать и другой опасности – отрицания окружающей среды в предположении, что нервная система функционирует в полном вакууме, где все верно и все возможно. В этом – другая крайность, а именно: абсолютное когнитивное одиночество, или солипсизм, классическая философская традиция, согласно которой существует только внутренняя жизнь каждого. Опасность же заключается в том, что подобная точка зрения не позволяет объяснить, каким образом существует надлежащая пропорция, или соизмеримость, между функционированием организма и окружающим его миром.
Эти две крайности, или ловушки, существовали с самых первых попыток понять познание. Ныне превалирует репрезентационалистская крайность, в другие времена предпочтение отдавалось противоположной точке зрения.
Теперь мы намереваемся изложить способ, позволяющий рассечь этот явный гордиев узел и найти естественный подход, позволяющий избежать бездн по обе стороны лезвия бритвы. Внимательный человек, наверное, уже догадался, что именно мы собираемся сказать, ибо это уже содержится в сказанном ранее. Ключ к решению в том, чтобы следовать точному логическому расчету. Это означает, что мы не должны терять из виду то, что утверждали в самом начале: все сказанное сказано кем-то. Решение, как и во всех случаях видимых противоречий, лежит в уходе от противопоставления и в изменении характера вопроса с тем, чтобы он охватывал более широкий контекст.
В действительности ситуация проста. Как наблюдатели мы можем рассматривать единство в различных областях, в зависимости от тех операций различения, которые мы проводим. Так, с одной стороны, мы можем рассматривать систему в той области, в которой действуют ее компоненты, в области ее внутренних состояний и структурных изменений. При таком подходе для внутренней динамики системы окружающая среда не существует – она не нужна. С другой стороны, мы можем рассматривать единство, которое взаимодействует также и со своей окружающей средой, и описывать историю его взаимодействий с этой средой. В этом случае, если наблюдатель может установить отношения между некоторыми свойствами окружающей среды и поведением единства, несущественной становится внутренняя динамика такого единства.
Ни один из этих двух вариантов описания сам по себе не является проблемой: оба описания необходимы для нашего понимания единства. Именно наблюдатель со своей внешней точки зрения коррелирует оба эти описания. Именно он осознает, что структура системы определяет ее взаимодействия, и выделяет те конфигурации окружающей среды, которые могут запускать структурные изменения в системе. Именно наблюдатель убеждается, что окружающая среда не определяет и не направляет структурные изменения системы. Проблема возникает, когда мы, сами того не замечая, переходим из одной области в другую и требуем, чтобы устанавливаемые нами соответствия между областями (поскольку мы видим обе области одновременно) в действительности были составной частью функционирования единства – в данном случае организма и нервной системы. Если мы будем неукоснительно следовать принципу логического расчета, то отмеченное осложнение исчезает; мы осознаем существование двух описанных выше подходов и объединяем их в один более широкий. В результате отпадает необходимость отступать на позиции репрезентационализма или отрицать, что система действует в окружающей среде, знакомой по истории структурного сопряжения.
Возможно, аналогия позволит лучше понять сказанное. Представим себе человека, который постоянно живет в подводной лодке. Он никогда не покидает ее и умеет обращаться со всеми устройствами и механизмами на ее борту. Мы стоим на берегу и наблюдаем за элегантно всплывающей подводной лодкой. Затем берем в руки микрофон и по радио передаем мореплавателю, находящемуся внутри субмарины: «Поздравляем! Вам удалось миновать рифы, а ваше всплытие выше всяких похвал. Вы действительно знаете как обращаться с подводной лодкой». Однако наша радиограмма вызывает у подводника недоумение: «О каких рифах и каком элегантном всплытии вы говорите? Я лишь передвигал определенные ручки, нажимал кнопки и, производя эти действия, устанавливал те или иные соответствия между показаниями приборов. Все свои действия я производил в заранее предписанной последовательности, как меня учили. Я не делал ничего особенного. А вы еще, сверх того, говорите мне о какой-то субмарине. Должно быть, вы шутите».
Для человека, обитающего внутри подводной лодки, существуют только показания приборов, кнопки, ручки и способы установления определенных соответствий между показаниями приборов и положениями ручек и кнопок. И только для нас, находящихся вне подводной лодки и наблюдающих за тем, как изменяются отношения между подводной лодкой и окружающей ее средой, существует поведение подводной лодки, которое в зависимости от последствий представляется более или менее адекватным. Если мы хотим следовать логическому расчету в описании происходящего, то мы не должны смешивать действия самой подводной лодки и динамику ее различных состояний с ее перемещениями и изменениями положения в окружающей среде. В динамику различных состояний подводной лодки с ее командиром, не знающем ничего о внешнем мире, никогда не входит оперирование с теми образами мира, которые видит внешний наблюдатель: сюда не входят ни «берега», ни «рифы», ни «водная поверхность», а только корреляции (в определенных приделах) между показаниями приборов. Такие сущности, как берега, рифы и водная поверхность, обладают реальностью только для внешнего наблюдателя, который действует как один из компонентов подводной лодки.
Все что действительно для подводной лодки в этой аналогии, действительно и для всех живых существ: для лягушки с повернутым глазом, для девочки-волка и для каждого из людей.
По книге Умберто Р. Матурана Франциско Х. Варела
«Древо познания. Биологические корни человеческого понимания»
